„ПЕСЕН ЗА ЧОВЕКА” („ПЕСНЯ О ЧЕЛОВЕКЕ”)
Никола Йонков Вапцаров (1909-1942 г.)
Болгарские поэты
Переводы: Борис Слуцкий, Любовь Цай
Никола Вапцаров
ПЕСЕН ЗА ЧОВЕКА
Ние спориме
двама със дама
на тема:
„Човекът във новото време”.
А дамата сопната, знаете –
тропа, нервира се,
даже проплаква.
Залива ме с кални потоци
от ропот
и град от словесна
атака.
– Почакайте – казвам, – почакайте,
нека... –
Но тя ме прекъсва сърдито:
– Ах, моля, запрете!
Аз мразя човека.
Не струва той вашта защита.
Аз четох как някой
насякъл с секира,
насякъл сам брат си, човека.
Измил се,
на черква отишъл
подире
и... после му станало леко.
Смутено потръпнах. И стана ми тежко.
Но аз
понакуцвам
в теория
и рекох полека,
без злоба,
човешки,
да пробвам със тази история. –
Тя, случката, станала в село Могила.
Бащата бил скътал
пари.
Синът ги подушил,
вземал ги насила
и после баща си затрил.
Но в месец, или пък
във седмица само
властта го открила и... съд.
Ала във съда
не потупват по рамото,
а го осъждат на смърт.
Отвели тогава злодея
злосторен,
затворили този субект.
Но във затвора попаднал на хора
и станал
човек.
Не зная с каква е
закваса заквасен,
не зная и как е
замесен,
но своята участ
от книга по-ясна
му станала с някаква песен.
И после разправял:
„Брей, как се обърках
и ето ти тебе
бесило.
Не стига ти хлеба,
залитнеш
от мъка
и стъпиш в погрешност на гнило.
И чакаш така като скот
в скотобойна,
въртиш се, в очите ти – ножа.
Ех, лошо,
ех, лошо
светът е устроен!
А може, по-иначе може...”
Тогава запявал той
своята песен,
запявал я бавно и тихо.
Пред него животът
изплаввал чудесен –
и после
заспивал
усмихнат...
Но в коридора
тихо говорят.
Сетне секунда покой.
Някой полека вратата отворил.
Хора. Зад тях часовой.
Някой от групата,
плахо и глухо,
казал му:
„Хайде, стани.”
Гледали хората
тъпо и кухо
сивите, влажни стени.
Онзи в леглото
разбрал, че животът
е свършен за него,
и в миг
скочил, избърсал потта от челото
и гледал с див поглед
на бик.
Но лека-полека
човека се сетил –
страхът е без полза,
ще мре.
И някак в душата му
станало светло.
– Да тръгнем ли? – казал.
– Добре.
Той тръгнал. След него
те тръгнали също
и чувствали някакъв хлад.
Войникът си казал:
„Веднъж да се свърши...
Загазил си здравата, брат.”
Във коридора
тихо говорят.
Мрак се в ъглите таи.
Слезнали после на двора,
а горе
вече зората блести.
Човекът погледнал зората,
в която
се къпела с блясък звезда,
и мислел за своята
тежка,
човешка,
жестока,
безока
съдба.
„Тя – моята – свърши...
Ще висна обесен.
Но белким се свършва
със мен?
Животът ще дойде по-хубав
от песен,
по-хубав от пролетен ден...”
Споменал за песен
и нещо се сетил.
В очите му пламък цъфтял.
Усмихнал се топло, широко и светло,
отдръпнал се, после запял.
Как мислите, може би
тука се крие
един истеричен комплекс?
Мислете тъй както си щете,
но вие
грешите, приятелко, днес. –
Човекът спокойно, тъй – дума
след дума
и твърдо редил песента.
Онези го гледали
с поглед безумен,
онези го гледали с страх.
Дори и затворът
треперел позорно,
и мракът ударил на бег.
Усмихнати чули звездите отгоре
и викнали:
„Браво, човек!”
Нататък е ясно. Въжето
изкусно
през шията, после
смъртта.
Но там в разкривените,
в сините устни
напирала пак песента.
И тук започва развръзката, значи.
Как мислиш, читателю, ти? –
Тя, бедната дама, започна да плаче,
започна във транс да крещи:
„Ужасно! Ужасно! – Разказвате,
сякаш
като че там сте били!”...
Какъв ти тук ужас?! –
Той пеел човекът. –
Това е прекрасно, нали?
Никола Вапцаров
ПЕСНЯ О ЧЕЛОВЕКЕ (перевод с болгарского языка на русский язык: Борис Слуцкий)
Я спорю
с дамой
на тему:
„Человек в новое время”.
А дама ругается,
сердится –
обидно, по-видимому,
даме.
То схватится вдруг
за сердце,
то снова
сыплет словами,
то бровки вздернет повыше,
то ручки
заломит сердито:
– Человек!
Я его ненавижу.
Не стоит он вашей защиты!
Помню! В газете! Не вымысел!
Брат расправился с братом.
Зарубил
и в бане вымылся.
И вовсе
из памяти выбросил,
как будто не виноват он! –
Ее передернуло. Смотрит со злобою.
Надо бы спорить,
но слаб я в теории.
Все-таки
пересказать попробую попросту,
по-человечески эту историю.
Это случилось в селе Могила –
отец поссорился с сыном.
Он спрятал деньги.
Сын взял их силой,
ударил
и – слишком сильно...
Через месяц
иль через неделю
власти все раскрыли.
На то, что молод,
не поглядели:
к смерти его присудили.
В тюрьму уводят злодея,
нравственного калеку,
но в тюрьме
встречает людей он
и становится – человеком.
В камере
было тесно.
В камере
было грязно,
но там он услышал такую песню,
что все ему стало ясно.
„Я понимаю,
что я свихнулся.
Убил отца.
Теперь казнят.
Но я ведь с голоду пошатнулся.
Нужда
одела в тюремный халат.
Живешь,
как быки
у ворот скотобоен,
кроме
обуха,
не ждешь ничего.
Эх, плохо,
эх, плохо
мир устроен!
А можно ведь переделать его...”
И он тихонько
запел свою песню,
и жизнь
показалась ему красивой,
и жизнь
показалась ему чудесной,
и он заснул, улыбаясь счастливо.
Но в коридоре
слышны разговоры.
А после – секунда молчанья.
И люди в камеру из коридора
входят, гремя ключами.
Испуганно, глухо
кто-то из группы
сказал ему: „За тобой! Пришли!”
Люди смотрели бессмысленно, тупо
на грязный пол,
на стены в пыли.
А тот, что на койке лежал скорченный,
вскочил, вытирая пот со лба.
И понял:
жизнь – кончена.
Такая судьба!
Но понемножку
человек очнулся.
Страх бесполезен.
Все помрем.
И светлой улыбкой он улыбнулся.
– Идти? –
сказал он. –
Хорошо! Пойдем!
И он широко шагнул из дверей. –
И слышно стало (солдату – солдат)
– Пошли!
Пошли!
Кончать бы скорей:
Здорово ты влопался,
брат! –
Тихий разговор, долгий коридор.
Коридору –
ни конца ни краю нет.
Покуда дошли,
спустились во двор,
видят – уже рассвет.
Человек поглядел, как в зорьке веселой
плескалась звезда на радость себе,
и подумал о горькой своей,
о тяжелой,
о жестокой,
о безглавой
человечьей судьбе.
– Со мною – кончено...
Сейчас повесят.
Но неужели после меня
не будет жизни
прекрасней песни,
прекрасней весеннего дня?.. –
Он вспомнил песню
эту вот самую
(в глазах у него огонек заблестел),
улыбнулся – светло и упрямо
и откачнулся, а потом – запел.
Что же, по-вашему,
песня, улыбка –
это истерика? Это отчаяние?
Думайте, думайте!
Ваша ошибка,
сами вы за нее
отвечаете.
Молча смотрела
трусливая злоба,
ужаса не скрывая,
как твердо построилась –
слово к слову –
песня его
боевая.
Стены тюрьмы
задрожали постыдно,
мрака ночного
бежала орава,
а звездам
все это слышно и видно,
кричат:
„Человеку – браво!”
Дальше было все
как положено;
петлею захлестнута голова,
но вдруг
из губ,
искаженных,
скукоженных,
вырвались песни слова.
Дама выслушала,
руки воздела,
заплакала и закричала:
– Ведь это
совсем другое дело,
да что же вы
не сказали сначала!
Вы так говорите,
как будто бы сами
слышали пение.
Это – ужасно!
– Какой же здесь ужас?! –
ответил я даме.
Он пел человека!
Это – прекрасно!
Никола Вапцаров
ПІСНЯ ПРО ЛЮДИНУ (перевод с болгарского языка на украинский язык: Любовь Цай)
Ми
з пані банальні
знімали розмови:
„Людина і час” – про це знову.
А пані сердита, ногами тупоче –
нервує, ба й хлипа
потроху.
Нестримним словесним потоком
лопоче
мені про сучасну
епоху.
До неї звертаюся чемно: – Стривайте!..
А пані несила мовчати:
– Людину ненавиджу я!
Й не вмовляйте
І годі її захищати!
Про те, як один
вбив сокирою брата,
читати мені довелося.
Змив руки –
й до церкви за прощею.
Кату
прощення? Не втямлю і досі.
Збентежився я, сторопів. Розумію:
накульгую
трохи
в теорії,
і вирішив тихо,
без люті,
як вмію,
таку оповісти історію. –
Це сталось в селі (називають Могила).
Був батько
грошей приховав.
Про те син дізнався,
забрав їх над силу
і вбивцею батьковим став.
За місяць вже,
може й скоріше – не знаю,
над злодієм суд – то нехай.
Суд – справа серйозна,
я вам нагадаю.
А вирок – до страти і край!
Злочинця – до вежі,
тепер він за дротом
сидіти за злочин свій мав.
Людей
у холодній
він стрінув і згодом
л ю д и н о ю
став.
Не знаю,
якої він був уже вдачі,
Від щедрої долі
здобувши,
про жереб свій
все зрозумів він неначе,
якоїсь там пісні зачувши.
Пояснював потім:
„Я зло заподіяв,
вже й плаче мотузка
за мною.
Тут думав, як вижить,
про більше
й не мріяв... –
тепер накладу головою.
Чекаєш ти, наче в різниці
скотина
ножа й позираєш
тривожно.
Ех,
гірко на світі
ведеться людині!
А мо’, по-інакшому можна...”
Тоді він заспівував
пісні своєї,
заспівував бавно і тихо.
Ввижалася
доля щаслива від неї,
і наче
відходило
лихо...
У коридорі
тихо говорять.
Тиша гнітюча. Стій.
Хтось відтулив потихесеньку двері.
Море людей. Вартовий.
З натовпу мовили
до вартового
боязко й глухо:
„Ставай!”
В стінах сирих
серед люду тривога
схлюпувала через край.
В камері вволю
на полу про долю
він думав... До смерті
вже звик.
Лоба спітнілого втер мимоволі
і зиркнув очима,
мов бик.
Та мало-помалу
уняла людина,
що смерть не минеш...
Поміж тим
одразу й розтанула
в серці льодина.
– Що вдієш тут? – мовив.
–Ходім.
Пішов він. За ним
конвоїри з темниці,
що бачили страху межу.
Промовив солдат:
„Це миттєво скінчиться...
Ну, скочив ти, брате, скажу.”
У коридорі
тихо говорять.
Морок кутками снує.
Вийшли до двору –
світатиме скоро,
день вже новий настає.
Неначе дивився востаннє,
як зрання
у ріднім зоріло краю,
про власну він думав
про волю
і долю,
безоку,
жорстоку
свою.
„Кінець. На мотузці
висітиму, звісно...
Без мене чи буде
ясний
світ Божий? – Життя буде кращим
за пісню
Миліше за день весняний...”
Про пісню згадав
і подумав: не лячно.
В очах його пломінь заграв.
Всміхувся він тепло, відверто і
вдячно,
Рвонувся і враз заспівав.
Гадаєте, що
істеричній людині
пристало поводитись так?
Як хочете, пані, міркуйте,
а нині
не згоджуся з вами ніяк.
А він спокійнісінько, слово
по слову
упевнено пісню співав.
Хтось з жахом дививсь
на сердешного знову,
хтось страшко на це споглядав.
Здригнулася ницо
жахлива темниця,
і морок розвіявся враз.
Зачувши цю пісню, у небі зірниці
всі „Браво!” кричали
в цей час.
А далі все ясно. Огорнуто
вправно
мотузкою шию –
і смерть.
А пісня, затиснута
в горлі кривавім,
весь простір заповнила вщерть.
Читачу, вже край мого оповідання.
Яка б твоя думка була?
До сліз удалася збентежена
пані
й кричати вона почала.
„Нестерпно вже слухати
жах цей невпинний! –
Ви бачили те все – ганьба!”...
До чого тут жах?! –
Це співала людина. –
А це не прекрасно хіба?